В Каракасе я, конечно же, унеслась воспоминаниями в день нашей с Ниной свадьбы. Это было нелегально и несерьезно. Простая частная церемония. Мы обменивались клятвами на балконе отеля. Между собой мы довольно бегло общались по-французски. Будучи абсолютно уверенными, что испанский язык слишком легкий, и все, кто на нем говорит, не смогут понять другие европейские наречия. Мы настолько далеко зашли с нашим шовинизмом, что, бегло взглянув на разговорник в самолете из Лос-Анджелеса, мы пребывали в абсолютной уверенности, что уже прекрасно умеем общаться на испанском. Мы дерзко направляемся в лавку ювелира, чтобы купить обручальные кольца для церемонии. Приземистый господин поднимает голову из-за прилавка. Мы болтаем, путая всевозможные слова. Наперебой рассказываем о том, что мечтаем об изумрудах и бриллиантах размером с морской канал! И еще нам нужны эти кольца точно к пятнице. Ювелир посмотрел на нас, переводя взгляд с одной на другую. Вздохнул, стараясь успокоиться. И с чистейшим нью-йоркским акцентом произнес: «Дамы, надеюсь, вы поняли, что я – занятой человек. Почему бы вам просто не сказать мне конкретно, чего вы хотите, и я выполню ваши пожелания, хорошо?» В этот момент, когда я плыву, мой рот растягивается в улыбке. Я вспоминаю глупости, которые мы вытворяли тогда и нашу скромную трогательную свадьбу.
Эти воспоминания убаюкивают меня. Я ничего не соображаю. Я прослушала, когда Бонни свистела мне к приему пищи. После нескольких ложек арахисового масла, сэндвича с женьшенем Бонни настаивает, чтобы я попробовала что-то новое, например, маленькие кубики желе под названием Shot Bloks. Они в замедленном темпе поставляют в организм нужное количество электролитов, когда вы рассасываете их. Еще Нина получила сообщения от фридайверов из Ямайки. Они рассказали, что ежедневно проводят в воде много времени, пока чистят в воде днища судов. После этого во рту возникают язвы, и уберечься от ран на слизистой им помогает сушеная папайя, которую следует перекатывать во рту на протяжении всего дня. Очевидно, что папайя оказывает противовоспалительное действие.
У сухофруктов слишком острые края. Звучит странно, но мне будет сложно держать их долгое время во рту. Тогда Бонни предлагает попробовать желейные кубики, просто чтобы между моими зубами и щекой находилась своего рода подушка, препятствующая проникновению солей из морской воды. Сработало. Бонни помещает один Shot Bloks мне в рот после каждого приема пищи. Ссадины во рту беспокоят меня все меньше.
Во рту болтался кусок сэндвича и кубик Shot Bloks, который твердо укрепился за моими зубами. Я вернулась к обычному ритму и армейской песенке: пройдя Перу, Бразилию, Чили, я приезжаю в «Аргентину». А там недалеко до Патагонии и одного из самых значимых эпизодов моей жизни. В течение следующего получаса или больше я снова резвлюсь с гигантскими китами.
Меня послали в Патагонию для съемок документального фильма. Нам пришлось, в числе прочего, плавать и снимать ниже Южного полярного круга. Мне разрешили взять с собой Кэндис. Главными героями были киты, которых называли «правильными», потому что они передвигались гораздо медленнее всех остальных видов, являясь таким образом отличным охотничьим трофеем.
Температура воздуха – около тридцати градусов, температура воды чуть выше нуля. На нас надеты очень толстые гидрокостюмы. Каждое утро Кэндис нужно около пары часов, чтобы впихнуть меня в этот толстенный кусок резины. Наш гид по плаванию с китами – аргентинский плейбой Армадо. Его волосы, длиной до плеч, обесцвечены, а по рукам и ногам его кричаще розового гидрокостюма скачут кони из страз.
Мы патрулируем воды Патагонии ранним утром, на маленьких скоростных лодках – Зодиаках, которые подпрыгивают каждый раз, когда киты игриво бьют огромными хвостами по воде. Промокшие с головы до ног, мы проскальзываем на другую сторону лодки. Я вижу пару китов – маму и ее малютку. Мама-кит преспокойно лежит на спине после игр со своим малышом. А маленький китенок спокойно плещется в нескольких метрах от нее. Армадо дает мне знак приготовиться. Мой пульс взлетает до 200 ударов/мин. Я словно сошла с ума. Несколько секунд – и мы на животе огромного 120-тонного кита. Мама-китиха даже не открывает глаз, она лишь очень-очень громко вздыхает. Армадо показывает мне жестом: ни звука.
Мы лежим на животе у кита шесть, семь, восемь минут. Это что-то нереальное: находиться на животе у млекопитающего размером с танкер! Я никогда не забуду этот месяц в Патагонии. Для меня и Кэндис данная поездка стала, возможно, самым ярким впечатлением в жизни.
Единственная проблема, что я стала говорить в камеру на ломаном английском языке, точно как инструктор Армадо. Я бессознательно полагаю, что люди, с которыми мы работаем над фильмом, будут лучше понимать меня, если мы будем говорить одинаково. Режиссер вопит мне:
– Диана, что происходит? Говорите нормально! Что с вами случилось? Остановитесь!
– А как я говорю? – легкомысленно спрашиваю я.
Он показывает мне отснятые кадры, и я в ужасе слышу следующее: «Арррмадо, пачиму мы большэ ни видим здэз кетов?»
Я плыву, возможно, уже десять часов. Я по-прежнему улыбаюсь под водой, но уже скорее автоматически. Мне наплевать на огромнейшие волны. Я продолжаю петь армейскую песню, перечисляя город за городом, континент за континентом. Я неплохо знаю Африку. А вот мои знания Азии оставляют желать если не лучшего, то хотя бы чего-то приличного. Зато по части Европы я эксперт. Эта игра отвлекает меня от восемнадцатичасового кошмара.
Сейчас – середина июня. До момента нашего триумфа пройдет еще много времени. В прошлом году, после последнего тренировочного заплыва, я выплакала все глаза, услышав финальный свисток. Мы готовы переместиться на Ки-Уэст.
Глава 22
Красная тревога
Сейчас мы в Ки-Уэсте. Здесь все знакомы друг с другом. После ужина мы с Бонни гуляем по красивым райончикам города, болтаем с нашими словоохотливыми соседями, слушаем петухов, которые кукарекают целый день, и рассматриваем городскую архитектуру, смешавшую в себе багамский и викторианский стили. Мы знаем каждого продавца, знаем всех в спортзале нашего отеля. Так становится очень легко заполучить свежую утреннюю газету. Каждую тренировку Бонни очень нервничает, как турист, который установил себе порядок на отдыхе и хочет уехать домой, чтобы там продолжать в том же духе. Наш район в основном гаитянский, и теперь даже при встрече, например, с незнакомой женщиной я говорю так: «А, добрый день, мадам. Tute munde c’est мем bagail, n’est-cen’est-ce pas? [44] » Мадам добродушно смеется и изображает своей рукой плавательный жест. Мы знаем почти каждую собаку в городе и подкармливаем их время от времени. Ритм жизни на острове – расслабленный, никто никуда не спешит. Как только Ди Брейди и Джон Бартлетт возвращают нам Voyager, мы возобновляем тренировки. Джон спроектировал и довел до совершенства своего рода «разделительную полосу», при задействовании которой я всегда буду плыть параллельно лодке. Сейчас я провожу 6–7 часов на открытой воде. Меньше – когда я тренируюсь в спортзале. Основные обсуждения проходят раз в неделю обычно во время барбекю в нашем тренировочном лагере. Голубые глаза Бартлетта блестят, пальцы стучат по клавишам воображаемого пианино. Марк, Ди, Дэвид и Майя проверяют лодки и оборудование перед каждым выходом на открытую воду. Изучают направление ветра, заправляют суда топливом. И мы отчаливаем от пристани с военной точностью. Бонни не двигается со своего наблюдательного пункта. Ее спина напряжена. Руки вцепились в края лодки. Мы совершаем несколько ночных заплывов, чтобы дайверы смогли войти в свой ритм. Неожиданно быстро в этот раз мы получаем все лицензии и разрешения. Все, что нам нужно – погодное окно.
Июль закончился так же неожиданно, как и начался – это раздражает. С одной стороны, до конца лета остается совсем чуть-чуть. С другой – меня почти физически травмирует то факт, что в прошлом году восточные ветры мгновенно и неожиданно стихли. 1 августа мне звонит Дейв. Ему нравится то, что он видит. Из-за высокого атмосферного давления водораздел движется в южные широты Флориды. Еще немного, и это станет настоящим предвестником слабых ветров в проливе.